В аду места не было - Дживан Аристакесян

Нам, единицам, выжившим в этой бойне, дали мусульманские имена, а всех мальчиков подвергли обрезанию. Меня не обрезали, поскольку у меня головка никогда не покрывалась полностью, она была открыта с рождения, и резать там просто нечего. Меня переименовали, дали халифское имя —Халил. Отныне я не был Дживаном, я стал потерявшим родину турком Халилом.

Я понял, что все кончено, что беззаботное прошлое отныне – законченный сон. Действительность была такова – я односельчанин Исмаила Шабана, чудом уцелевший росток дома Рстак, и я должен дышать и существовать во имя продолжения моего рода. Пусть пока я курд или отуречен, пусть я живу, как раб, но я должен жить. Мне повезло – они знали и меня и мою семью, и были преисполнены благодарности по отношению к моему роду. В их доме больше не было детей мужского пола. Была только Лейла. Она была настоящей Лейлой («ночь», «сумерки», араб.) – миловидной, смуглой, гармоничной. Я это слишком поздно понял, когда она была уже далеко.

Хозяином и управителем дома был старый Исмаил. Зия не напрягал свою голову заботами о полевых работах, не хотел попадать под гнёт. Тяжесть падала на мои детские плечи – принеси воды, почисти хлев, полей скотину, почисти её. Так было зимой, а весной на мне была и работа вне дома. Как прошло лето – не помню.

Вот так, пока мы пришли в себя, русские вместе с армянами перешли Саригамиш в нашу сторону и приближались к Эрзруму. У турков ослаб дух, курды задумались. Уже и награбленное им глаз не радовало. «Подковывали» себе ноги, чтобы пуститься в путь, но вот куда? Родины у них не было.

Я болтался вместе с животными, с которыми успел породниться. Овраг за оврагом, склон за склоном, искал я останки своих родных, собирал и хоронил. Поднялся на все вершины вокруг нашей деревни. Везде кости, кости, окровавленные части человеческих тел. На склоне горы Торос нашёл место гибели наших стариков. Хотел узнать кости моего деда. Все найденные мной кости стали его костями. Я собрал их, устроил под камнями скрытую усыпальницу. Ястребы показывали мне дорогу, кружили над местами, где была смерть. Кидал камни, чтобы не спускаться вниз, лететь под открытым небом.

Никто не замечал вернулся я или нет – ночевал с животными. Утром снова шёл к нашим полям, которые превратились в пастбища. В сторону наших домов я не смотрел, не мог, сердце обрывалось.

Была осень. Было как-то непривычно и грустно. У турок исчезло рвение, курды погрузились в раздумья. У них не было времени, они были «заняты». Русские подошли совсем близко. А с чего им русских бояться? Русских не боялись, но с ними были армяне, и это было страшно. Турки отступали, дойдя до деревни Хичи, находившейся у вершины нашей горы. Помню как-то раз, ближе к вечеру, курды пришли в замешательство. По распоряжению Али Османа они вооружились и заняли оборонительные позиции. Со стороны Торосы в нашу сторону пришел один отряд. Их полководец приказал принять его на ночлег. А деревня боялась грабежа, неизбежного разорения и уничтожения. Провели короткие переговоры. Скоро пришли к соглашению о том, что сельчане предоставят необходимые продукты, а турки пройдут мимо неё и продолжат своё бегство. После падения Эрзрума турецкое войско бежало, фронт был полностью разгромлен. Не задержался также и побег жителей. Али Осман-ага готовился к жизни кочевника. Другие курды тоже думали, уходить или нет. Некоторые решили идти. Другие – остаться. Среди тех, кто решил уйти, оказался также мой ага.

Армянские жены, оставшиеся в живых, были радостны и спокойны – их ждало освобождение. Решили подняться на склон большой горы и там разрозненно ожидать в оврагах прихода русских войск. Боялись убегающих турок. Ещё они пеклись о том, как освободить нас от наших усыновителей. Они хотели увести нас, нескольких отпрысков мужского пола, с собой. Перевязали и укрепили телеги, ждали, когда тронется Осман-ага. У нас было, кажется, две телеги, не больше. По количеству волов помню. Телеги были смазаны, все запасы взяты. Зия грустил, Исмаил тоже, прощай, Хзри, горное село! А я не знаю, что делать, я в переживаниях. Почему едут, куда едут, кто останется, кто придёт? Меньшая часть села уходит, большинство остаётся. И ни одного родного армянина я не вижу. То помню, что рядом со мной вдруг оказались Торгом и Мадат. Кто привел – не знаю. Друг с другом они не разговаривали.

Спускаемся к долинам, принадлежащим гавару Баберд. Армян нет, только курды, говорят на курдском. Разгрузились возле родника в овражке. Курдское население с удивлением разглядывало нас. Оттуда и стали звать нас кочевниками.

Ага подозвал меня, объяснил, как пройти за охапкой сухого сена для лошади. Я тотчас полетел за ним. Там были огромные свободные снопы сена. Подошёл, хотел нагнуться, чтобы взять охапку сена, как вдруг увидел, что со стороны дома на вершине ко мне ринулись две-три огромные пастушьи собаки. Испуганный до смерти, я нащупал клинок. Удача улыбнулась мне – я увидел молодого парня, который кричал мне сверху: «Садись, садись, пригнись! Стой, стой». Он метнул в собак свой посох и кинулся на них, чтобы освободить меня. Я сидел в полуобморочном состоянии. Добежав до меня, он стал ласково спрашивать: «Кто тебя послал, глупый мальчик? Не знают что ли, что здесь собаки? Если бы я не успел, что бы с тобой стало? Кто ваши? Сказали бы мне – я бы принес сена, сколько нужно»

Он дал мне сена и проводил. Погладил, чтобы я не плакал – он знал, что я очень испуган. Дошёл я до места бледный, без кровинки в лице. Зия заметил это. Я всё ему рассказал, заикаясь. Он обиделся на отца.

На следующий день дошли мы до многорукой (разветвленной) реки Чорох. На песочном дне этой обитой зелёными берегами реки я заметил бобров. Никто не тревожил устоев их бытия, и поэтому они с удивлением смотрели на нас, не прячась. Я кидал в них камнями, чтобы попрятались.

Доходили слухи, что русские приближаются. Когда они дойдут до нас, вы сможете нас уберечь, правда, Халил? – по секрету шутили со мной две сестры. – Ты красивый мальчик, – слегка приблизившись ко мне, забавы ради повторяли они.

«Неужели это возможно?», – думаю я, и, смеясь про себя, бегу собирать животных. Наш караван, возглавляемый Али Османом, обосновалась на берегу реки. Ночевали мы под открытым небом, они – под прикрытием телег, я – вместе с животными. До того дня не знал я, что стало с Торгомом и Мадатом, почему их не видно. В тот день, как и во все другие, я заснул среди волов. Было уже довольно поздно, когда Исмаил разбудил меня. Поручил мне увести волов на пастбище, до рассвета. Шагая позади волов, я увидел также Торгома и Мадата. Заспанные, мы повели волов втроём на пастбище. Торгом потихоньку гнал волов всё дальше и дальше. Я и Мадат решили прилечь поспать – когда позовут, тогда и пойдём. Вдруг Торгом тихим голосом произнёс: «Дживан, Мадат, слушайте меня. Я должен бежать, русские уже должны быть возле нашей деревни. Вы не можете бежать – на дороге полно аскяров, поймают, прирежут. Вы придёте вместе с Цатуром. Он здесь, похитит вас, приведёт».

Сказал и сразу побежал. Мы, плача, побежали за ним. Уже светало. Он начал гнать нас, кидаясь камнями, и слёзно просить:

– Не бегите за мной, я вернусь вместе с русскими, приду и найду вас. Вместе нас заметят, поймают, убьют.

Мы плакали и бежали за ним. Ничего не хотели слышать и понимать. Он больше не остановился, ускользнул, ушел. Мы ещё долго бежали, пока я не потерял в плаче сознание и не упал на землю, заснув. Вдруг слышу:

– Вставай, вставай, – в ужасе открываю глаза и вижу: передо мной дедушка Исмаил.

– Не бойся, – говорит, – я ничего тебе не сделаю. Они плохие мальчики, а ты умница, их поймают, зарежут.

– Вставай, пойдём, ты наш добрый мальчик, Халил, не убегай, пропадёшь. Вставай, пойдем.

Он увещевал меня, утешал. Понимал ли он, что я не слушал его слов, а только плакал? Зачем я остался, тогда как Мадат ушёл? Он бежал впереди меня, ревя под камнепадом Торгома, не останавливался.

Мы вернулись к животным, запрягли волов и пустились в путь. К каравану добрались к полудню. Я повёл волов на ближайшее пастбище. Я долго продержал волов на выгоне – другие уже запрягали, а я всё пас. Мои переживания достигли высшей степени. «Где Цатур, как мне его найти? Нет, надо бежать! Куда я иду с этими чужаками? Сейчас же и убегу, но куда?» Огляделся: залезу-ка под этот куст. Отгоняю волов, чтобы шли по следам других животных «Пусть они уйдут, пропадут. Русские пришли, наши сейчас в деревне свободны, убегу, убегу!» Все это морем колышется в моей душе. Я даже решаю окончательно, как залезу в заросли, где спрячусь.

«Но, но!» – я начал швырять камнями в волов, чтоб они отошли. Они без меня и шагу не ступали. Я отошёл, чтобы спрятаться, но мои волы шли за мной и смотрели мне в глаза. Я заколебался – они же могут выдать моё место.

Что мне делать, где Цатур? Нет, так не пойдет, поймут, что убегаю, что сделают – неизвестно. Бегу к волам. Снова сомневаюсь: «Бежать надо, куда я иду?.. Нет, не получится». Неопределенность велика, затеянное мною дело превыше моих сил. Одолеваемый сомнениями, шёл я вперед, как вдруг понял, что уже приближаюсь к телегам. Я опоздал. Другие уже ушли, остались только Исмаил с семьей. Ждали меня. Увидели, что возвращаюсь – стали со спокойным сердцем запрягать волов.